«Соседние дома горели»

Из Донецкой и Луганской областей массово бегут люди. Больше всего из Славянска, но последние недели уже отовсюду. Многие бегут в Россию.

В Ростовской области ситуация критическая, скоро беженцев негде будет размещать — их уже десятки тысяч. Но на порядок больше тех, кто не просит убежища, а берет билеты и просто приезжает — к родственникам, знакомым и незнакомым, на удачу.

Многие россияне предлагают помощь и жилье. Корреспондент «РР» Ольга Тимофеева встретилась с беженцами, оказавшимися в Москве:

Москва прохладная, облачная, пустая. Рыхлые серые тучи пробными залпами пристреливаются к земле. У станции метро ВДНХ кто-то окликает из-за спины.

Женщина с длинными темными волосами, Наталья. Рядом ее сестра. Они уехали из Донецка неделю назад.

— Сыну вчера звонила. У нас, говорит, только что взрыв был. А он у меня в самом центре работает, официантом в кафе. Так громыхнуло, говорит, аж посуда задрожала. Наталья раскрывает зонтик и переходит дорогу, идет так серьезно, будто ее работа — преодолевать московские улицы.

 — А сын не хочет уехать?

— У него любовь! Двадцать лет! И он не может ее бросить. А у девушки сестра, мама, всех же не потянешь… Муж остался, чтобы за ним следить. Ну и страшно — чтоб мародерства не было.

Трудно поверить, что у нее двадцатилетний сын: ей самой на вид не больше тридцати. Мы списались через сеть «ВКонтакте». Там десятки стихийных сообществ, где люди с Украины просят помощи, а люди из России предлагают ее. Предложений больше, чем просьб. Нет, наверное, региона, куда бы ни звали приехать, где ни поделились бы комнатой или квартирой, ни предоставили бы на время дачу или деревенский домик, ни помогли бы с работой и покупкой билетов.

Зовут в Казахстан и Армению.

Девушку-скрипачку рвут на части Самара и Петербург, она вежливо отказывается от нескольких предложений.

— В районе аэропорта боевые действия шли, — говорит Наталья. — Во дворы осколки залетали, соседние дома горели — попали в них. Бегают по улицам, стреляют. Потом, когда уже все начали уезжать… Я до конца держалась. Не хотелось верить.

Наталья веб-дизайнер. У нее много заказчиков в Москве. Она и поехала-то сюда потому, что может сразу работать. Обеспечивать семью хотя бы едой. Оксана идет рядом с сестрой. Подкрученные ресницы, свободный серебристый свитер, узкие джинсы. Она парикмахер и сегодня идет на собеседование.

— Говорят, в Донецке еще хуже будет. Жесткая зачистка… — произносит Оксана.— А еще все встало, работы нет. Вот началась эта революция, у меня муж с февраля остался без работы. А когда тебе не на что ребенку хлеба купить — это тоже страшно.

— И у меня муж тоже без работы, — как нечто само собой разумеющееся замечает Наталья. — Он в банковской сфере.

— У меня в угольной, — выглядывает из-под зонтика Оксана. — Я работала до последнего. У меня свои клиенты, они все равно стригутся, красятся. Но все стали разъезжаться. Если раньше обслуживали по десять человек, то теперь по два. Думали, поедем в Россию на пару недель, пока успокоится… — усмехается Оксана.

— Я вообще думала, — нервно говорит Наталья, — что, когда изберут президента нового на Украине, сядут за стол переговоров. И все это закончится. Я до сих пор верю. Я даже не хочу оформлять статус беженца, потому что еще верю, что можно вернуться. Тем более там муж, ребенок остался.

— Родители! — с нажимом выговаривает Оксана. В Москве хотя бы есть еда. И не стреляют…  — Родители! — вторит ей  Наталья. — Тем не менее, если вдруг какая-то будет ситуация, заберем всех сюда. В Москве жить дорого: наверное, дальше по России поедем.

У Натальи в Москве никого, она нашла помощь через «ВКонтакте». Взяла с собой младшего сына, один чемодан и поехала.

— Я нашла через «Контакт» Катю. Она предлагала квартиру — жить. Мне нужно было в город. Здесь клиенты… Я так трезво оценивала все, принимала решение. Не то что куда глаза глядят бежишь без оглядки… А я думаю, что это просто другая стадия войны. — Катины родители встретили нас, привезли сюда. Помогли сразу, продукты на первое время. Посуду. Постельное…

Уже нету дождя, да? Перешагивая через лужу, Наталья закрывает зонтик. 

 — Мы ехали с чемоданом вещей на первое время… Билетов не было. Ехали двадцать два часа, из-за того что в объезд — обычно автобус идет через Славянск. Посты ДНР мы легко прошли. Нас только просили, чтобы дети легли нам на руки. Люди в форме, в масках, танки, блокпосты засыпаны мешками. А на границе люди заходили с автоматами прямо в автобус, спрашивали: «Куда едете? С какой целью?» Национальность спрашивали.

— Так они прямо заходили в автобус: «Есть русские?» — вставляет Оксана.

— Ну, они, наверное, гражданство имели в виду, — вступается Наталья. — Когда это все началось, мне прямо дико было. Что два кровных народа обвиняют друг друга в фашизме. Те кричат: бандеры, украинцы фашисты! Эти: русские фашисты! Я далека от политики, человек творческий, старалась не вникать. Я за мир. Просто обидно было. Что столько лет жили, любили друг друга, и такая ненависть вдруг… Наталья с трудом справляется со слезами. — У нас друзья в Киеве, и все разругались! Такое разделение сумасшедшее, раскол произошел. Моментально… И не то чтобы поддерживали, стояли на баррикадах. Хотели просто жить. Я не понимаю, почему никто не сядет за стол переговоров. Каждый день включаю компьютер: договорились?

— Самое обидное, что им проще убить людей, чем понять и договориться! — отвечает Оксана. Наталья молча направляет нас во двор. Двенадцатиэтажная башня. Набирает код. Скрипит дверь, лифт с утробным металлическим звуком взбирается наверх. Открывается дверь — сосед выходит, не оглядываясь на них, не интересуясь новыми лицами.  Наталья немного стесняется бытовой неустроенности. Квартира давно без хозяйской руки. Заштопанные шторки криво свисают с окна. Пустые шкафы.

— Мы ехали через Краматорск, через Славянск, — оживляется, вспоминая пережитые страхи, Оксана. — Собирали беженцев в Краматорске. Подпольными дорогами, селами ехали, чуть ли не огородами. Но люди прям звонили водителю, договаривались по пути: там забери, здесь. Стоя готовы были ехать. Очень много с детьми.

— А у нас, — говорит Наталья, — тоже весь автобус был мамы да дети. Потом снова начинают вспоминать, как шли бои возле аэропорта… В комнате два дивана. На одном сидит мальчик лет шестнадцати. Пышная шапка волос, черная оправа очков — юный донецкий хипстер.

— У нас в классе думали, что там всех убьют, — медленно говорит Саша. — Как раз был конец дня. Ну, все боялись, и директриса сказала, что это просто проходят учения. И мы пошли домой. Почти не шевелясь, Саша сидит с ногами на диване. Напротив него выключенный телевизор — средство развлечения и дезинформации.

— На следующий день я ребенку сказала: все, никакой школы, сиди дома, — Оксана красит ногти полупрозрачным лаком. — Поотменяли автобусы, школы закрыли, магазины, фирмы поотпускали людей. Даже госслужащих. Институты закрыли сессию досрочно, комендантский час ввели…

— Почти все одноклассники уехали с родителями, — говорит Саша. — Город на грани стресса. Все разговаривают только о политике, — бросает лак Оксана. — Я каждый день пью афобазол. Новости посмотрю — плачу. Там детей расстреляли… Я на афобазоле с февраля, потому что без него постоянно плачешь, не знаешь, что дальше. Если бы еще, знаете, была война — напали бы на нас немцы, турки, я не знаю кто…

— Не надо! — улыбается Наташа. — Я просто говорю. Если бы это была война, наши мужики взяли бы оружие и пошли воевать. А сейчас вот у меня муж говорит: «Против кого, с кем мне воевать?! Пускай эти олигархи между собой разберутся. Я не пойду убивать этих украинских пацанов, которых загнали обманом!» Я не знаю, что им в голову вбили, этим солдатикам, — приезжают и расстреливают наших… детей!

 — Ну, Оксана, это присяга! — произносит с фрикативным «г» Наташа.

— Ну, Наташ, ну, присяга! Одно дело, когда на твою страну нападают, — это понятно, это, считай, защищаешь родину. Чайник начинает свистеть, Наталья уходит на кухню и звенит там чашками. Тащит столик, сделанный из столешницы и двух табуреток. Приносит чашки, все разные, сахарницу без крышки, оранжевую пластмассовую ложку для сахара и вазочку с печеньем, к которому никто не притронется.

— Поэтому мой муж уехал с нами, он отказывается воевать, — продолжает Оксана. — Это его убеждения.

— Мне тоже страшно, — присаживается Наталья. — У меня сын, двадцать лет, говорит: «Призовут в армию — пойду!» — «А куда ты пойдешь?» — «А мне все равно: куда заберут, туда и пойду!» Дети — они даже не понимают, что происходит и за кого им стоять… Почему должны гибнуть дети?

Она ставит чашку на стол, стекло глухо стукается о дерево. Сдавленным голосом, в котором слышны слезы, продолжает:

— Какие б они ни были, украинские мальчики, русские… — Все, я уже расстроилась, — пресекает ее сестра. Разливает кипяток по чашкам, разбавляет холодной водой. — Приходили в гости его друзья, — кивает Наталья на Сашу, — играют, как раз майские грозы были. Они: «О! Бомбят нас!» Салют где-то прогремит — уже думаешь, что стреляют. Звуки уже не воспринимаешь по-мирному. И это останется. Теперь мир будут ценить по-другому. Наверное, так всегда думают люди, столкнувшись с войной. Но другим это не помогает.

— Я очень благодарна Кате за квартиру. И место такое интересное, мы уже все вокруг обошли… Но я даже не хочу обустраиваться. Мне кажется: зачем, завтра я вернусь домой. Хотя сковородку купили уже… Ну а что делать? У нас тут только кастрюлька была.

Я говорю ей: есть такое стихотворение, Брехт писал, когда жил в изгнании:

«Не вбивай в стенку гвоздя.

Брось пиджак прямо на стол.

Стоит ли устраиваться на три дня?

Завтра ты вернешься домой».

И она кивает.

— Знаете? — неверно истолковываю я. — И дальше:

«Видишь гвоздь — это ты вбил его в стенку!

Когда же теперь ты домой вернешься?»

— Ой, нет, не надо, — просит Наталья. — Не хочу вбивать в стену гвоздь!

 

http://expert.ru/russian_reporter/2014/23/sosednie-doma-gore...