Владимир Познер: В США сформирован образ "плохого русского"

..Советские представители не первый год появлялись на американском телеэкране. Однако их не опасались, потому что они не противоречили существующему стереотипу: сильный акцент, выражение лица, манера одеваться, логика изложения – все это соответствовало представлениям о том, каков есть «русский».

Пробиться к зрителю, преодолев стереотип, одновременно подтверждая его, крайне трудно.

Как только зритель видел на экране образ, сформированый в голове, дело было сделано: что бы ни говорили русские, это не имело никакого значения, поскольку они по определению ничего хорошего сказать не могут. Есть, правда, другие русские, хорошие – те, которые просят политического убежища, но так как и они, «выбравшие свободу», говорят с русским акцентом и не выглядят «американцами», зрителя следует соответственно подготовить: «А теперь хотим представить вам борца за права человека в Советском Союзе, которого принимал и приветствовал вчера президент Рейган, – советского диссидента Анатолия Щаранского».

Образ «плохого русского» возник в результате десятилетий идеологических усилий. Начиная с карикатуры 1918 года, изображающей бородатого и звероватого большевика, о котором я уже упоминал, и кончая страшенным Иваном Драго, которого все-таки нокаутирует бесстрашный Роки, этот образ был вбит в американский национальный мозг и закреплен с помощью мрачных и бездарных «рупоров» советской политики. И это стало особенно важным с появлением телевидения: когда говорил «русский», аудитория понимала, что говорит плохой человек, лжец, представитель зла.

Но я, Владимир Познер, не соответствовал стереотипному образу.

«Как, – спрашивал зритель, – он русский?!» А вот это и в самом деле опасно, в особенности с точки зрения консерваторов. Впрочем, и некоторых либералов. Как-то я участвовал в дебатах с профессором Гарвардского университета Дэвидом Ергиным (это было в 1979 году в Торонто), так он потребовал, чтобы около него на столе поставили маленький американский флаг, а около меня – маленький советский. Он опасался, что зрители, не дай бог, спутают, кто есть кто.

Поскольку я не похож на того «русского», которого создала американская пропаганда, зритель волей-неволей испытывал некоторый шок и начинал. И вовсе не потому, что доверял мне, а потому, что несовпадение реальности и ожиданий заставлял его вынуть идеологические пробки из ушей. Именно это и злило Джорджа Уиллса, Маршалла Голдмана и им подобных. Ведь если люди станут слушать, может статься, они придут к каким-то выводам – например решат, что семи десятилетиям антисоветской пропаганды вопреки в моих словах есть доля истины. А уж от такой мысли консервативная Америка содрогается. Поэтому выдвигался тезис: мое присутствие в США – не что иное, как коварный и страшный советский план. А то, что Америка была закрыта для меня до 1986 года, то, что меня не пускали на советский телеэкран, то, что я никогда не появился бы на американском телеэкране, если бы того не хотело само американское телевизионное руководство, – об этом не будем ни думать, ни говорить, ведь логика нас не волнует, не так ли?

Владимир Познер